Утреннее шоссе - Страница 6

- Штрафуют, - добродушно ответил Снегирев. - А кто и отпускает. Пожурит малость и отпускает… Вообще-то я стараюсь не нарушать.

- По закону, значит, стараетесь жить.

- Закон - это неплохо. Это миропорядок. Жили бы все люди по закону - им и слово Божье было бы не в тягость.

- А вы сами-то, Андрей Васильевич… Запчасти от моей машины на свою колесницу сгоношили. По левой цене. Как это понимать? Грех ведь, - невзначай бросил Клямин.

Казалось, Снегирев только и ждал этого вопроса. Он хлопнул себя по коленям и откинулся к стене:

- Грех, говорите? Какой же это грех, любезный Антон? Вы и так детали бы продали. Не мне, так другому. А мне-то они нужнее, потому как и купить труднее на селе. А главное, автомобиль у меня не для утехи, для дела. Верно говорю. Так что действо, которое вы назвали грехом, заключается в том, что мне при желании все равно в магазине переплачивать пришлось бы лихоимцам всяким. Да еще в пояс кланяться. А тут прямо на дому…

- Я вроде явился автомобиль соборовать, - оборвал Клямин.

- Не богохульствуйте, Антон. Это таинство Божье. И смешки строить ни к чему.

Глаза Снегирева смотрели на Клямина с жалостью и сочувствием. Клямин поначалу и не понял этого - кольнуло что-то и пропало. Но в следующее мгновение он определенно понял, что его жалеют, словно приготавливают к какому-то особому испытанию…

Отраженный деревьями зеленоватый вечерний свет давно пригас и падал в широкую дверь сарая сиреневатыми густеющими сумерками. Со двора пахнуло свежестью. Вершины деревьев чуть склонились под несильным ветерком. И в их изумрудной чешуе стойко плыл церковный крест…

Пора бы и лампочку включить. Что священник и сделал.

Длинные тени резко повторили на стенах контуры предметов. Словно переставили декорации. И, как это случается в конце дня, изменилось и настроение.

- Человеков много на земле расплодилось, Андрей Васильевич. Каждый хочет жить получше. Другой-то жизни не будет. Вот и стараются, на себя одеяло тянут. И какое одеяло! Я бы вам порассказал… А с виду - просто святые. - Антон ругнулся и вдруг смутился: - Извините, сорвалось.

Священник улыбнулся и близоруко прищурил глаза:

- В Библии сказано: «Так и вы по наружности кажетесь людям праведными, а внутри исполнены лицемерия и беззакония». То Господь обращался к фарисеям.

- Фарисеи? Не знаю, - признался Клямин. - Но в морду дать охота.

Священник рассмеялся:

- Глядишь, я вас и к вере приобщу.

- Не приобщите, Андрей Васильевич. У меня бог другой.

- Рубль?

- Рубль? Сейчас рубль ничего не значит, отец Андрей. Вроде его и нет вовсе. Так, мираж. Сейчас с червонца разговор начинают. Как в Италии. У них тысячи монет на стакан лимонада не хватает.

- Капиталисты, - вставил Гриня.

- О! Прав комсомолец! - Клямин широко развел руками. - А мы, строители светлого будущего, люди скромные. С червонца начинаем.

- Особенно вы строитель, - не удержался священник.

- А что? Я и есть. Самый строитель. Светлого будущего. Своего! Подчеркиваю! - проговорил Клямин. - Я и карабкаюсь тихонечко, не тушуюсь.

- Не сорвешься? - вздохнул священник.

- Я сильный. И мне везет.

- Сильные быстрее погибают. И насчет везения тоже разобраться надо б… Слабый человек - более счастливый. Слабый чувствует жизнь острее. За двоих живет. И выживает в лихих испытаниях, потому как за надежду цепляется… А сильный мучается гордыней. И погибает. На то примеров множество. - Снегирев переждал и добавил: - Потому как Бог на стороне слабых. В этом великая истина. Кто на многое претендует, ничего не имеет.

- А сами, Андрей Васильевич, не в лаптях ходите. Автомобиль, телевизор. Телефон персональный… Как это вы с Богом примиряете?

Клямин понимал, что говорит чепуху, но удержаться не мог.

- Все, Антон, Божий промысел. Все добрые дела рук людских - это Божественное проявление. В религиозном смысле. И через все эти вещи я Бога познаю. Как и через деревья эти, птичьи голоса, телевизионные антенны и морской прибой. Во всем, где есть красота, ум и деяние во благо, нахожу я Божественное проявление. А все, что создано во благо, человеку дозволено…

- Дозволено, - подхватил Гриня и наморщился. Руки его были испачканы соляркой, и вытереть нос не представлялось возможным. Он жалобно посмотрел на священника. Снегирев поднялся, подобрал с подоконника чистую ветошь и поднес к мокрому носу специалиста. Гриня с наслаждением сморкнулся.

- Дозволено, - повторил Гриня облегченно. - А ваша проповедь на Успение? Мать из церкви вернулась и две пластинки мои грохнула. Я за них очередь в городе отстоял. Из соседних поселков ребята приезжали слушать.

- Бесовская музыка. Воют в микрофон, как звери, и в барабаны бухают. Это музыка? - возразил священник.

- А говорите - все дозволено.

- В послании апостола Павла сказано: «Все мне позволительно, но не все полезно…» Все, что создано в мире, мне дозволено, но не все мне на пользу.

Снегирев швырнул ветошь в угол и вернулся на место.

- А родительница твоя самочинье проявила. Этого я не проповедовал. Но с матери и спросу нет… Что касаемо музыки вашей, то не душу радуете, а тоску заглушаете. И искушение… Ты послушай, как в церкви поют. Не жалостливо, не покорно. Просветленно! Если и не веруют, все равно соприкасаются… Не поймете вы, Антон, ибо грешны в помыслах…

Под жаркими фарами таксомотора дорога как бы выворачивала черную спину. Она была сейчас не та, что вечером.

Вообще дорогой, как и людьми, владело настроение. Утром такой добрый, отдохнувший, асфальт к полудню становился жестким, неровным. Он швырял под колеса колдобины, ямы, щели. Он сужался в самом неподходящем месте.